Большая биографическая энциклопедия - ашенбреннер михаил юльевич

Ашебреннер М. Ю.

[(1842—1926). Автобиография написана в ноябре 1925 г. в Москве.] — Родился я в Москве в 1842 г. Дед мой, Юлий Юльевич Ашенбреннер, эмигрировавший из Германии при Александре I, был розенкрейцером. Сначала он преподавал математику и фортификацию в кадетском корпусе, а потом был назначен командиром Омской артиллерийской бригады. В Казани он встретился с красивой и образованной немочкой Марией Христофоровной и женился на ней. Весьма понятно, что будущий первоучитель славянофильства, юный Сергей Тимофеевич Аксаков, весьма неравнодушный к Марье Христофоровне, дал такую убийственную характеристику Юлию Юльевичу в своей "Семейной Хронике". (см. старое изд., стр. 370 или 380, глава "Университетские годы"). Отец родился в Омске, учился в инженерном училище и совершенно обрусел. Отец женился на дочери Смоленского коменданта, генерала Наумова — одного из генералов отечественной войны. Мне не было еще трех месяцев, когда вся наша семья выехала на Кавказ, сначала в дилижансе, а потом на почтовых. Бабушка М. X. учила меня и старшего брата читать, писать и арифметике; мы ее очень любили, и когда матушка нам рассказывала с негодованием, как М. X. в дороге выбросила в окно дилижанса иконы, которыми мать обложила себя в дороге, мы смеялись и были на стороне бабушки. Отец разъезжал на Кавказе по укреплениям, иногда брал меня с собой, и тогда я увидел вблизи горы, которые восхитили меня, как волшебная сказка. Захваченный глубоко красотой и величием кавказской природы, я, по указанию отца, стал увлекаться поэзией Лермонтова и до сих пор могу продекламировать, например, его "Спор", "Валерик", целые строфы из "Демона". В 50 году мы жили в Петербурге, а в 51 г. отец уже служил в Москве. В 53 г. я поступил в I Московский кадетский корпус, который тогда, подобно школе кантонистов, — был "палочной академией". Ротный командир Сумернов мне сделал такое напутствие: "Помни, у меня всякая вина виновата. За ослушание, дурное поведение и единички высекут: будь у тебя семь пядей во лбу, а виноват — значит марш в "чикауз"; у меня правило: помни день субботний". По субботам водили в "чикауз" человек 20—30. Одних пороли, другие назидались. Малышам давали до 25 ударов, подросткам до 50, а взрослым до 100. Совершая публично порку, наши воспитатели рассчитывали на поучение и устрашение; а вышло нечто другое: по примеру воспитанников старшего возраста, малыши в виде протеста старались переносить наказание не только без крика, а молча, что приводило присутствовавших товарищей не в ужас, а в некоторый экстаз и создавало подражателей. Так, мало-помалу дикая и жестокая казарменная ферула создавала суровое спартанское товарищество, связанное общей ненавистью к начальству, и по правилу о взаимной выручке учила стоять всех за одного. Вскоре новый военный министр Д. А. Милютин реформировал корпуса, превратив их в реальные училища со специальными классами. У нас явились прекрасные преподаватели и образованные воспитатели. Во 2 и 3 специальных классах преподавали некоторые профессора Московского университета. С. М. Соловьев преподавал историю. Словесность преподавал Н. С. Тихонравов, который указал нам на Белинского и Добролюбова. Даже такой солидный, как Капустин, читал и толковал нам Токвиля: "Старый порядок и революция". Но больше всех мы обязаны преподавателям статистики и законоведения — С. С. Муравьеву и Лялину (переводчику Шиллера). Они читали у нас в классах, а иногда у себя на дому — произведения Герцена, новые номера "Колокола", "Полярную звезду", познакомили нас с нелегальной литературой и указали нам на публицистику и экономические статьи Чернышевского.

Из корпуса за хорошие успехи я выпущен в 60 г. поручиком в стрелковый батальон, квартировавший в Москве. В это время я очень увлекался учениями Чернышевского и Герцена. Под этим влиянием я познакомился с учением Фурье и Р. Оуэна, с философией Гегеля, по превосходной книге Гайма "Гегель и его время", и с учением Фейербаха (литографированное издание московских студентов). В 63 г. начальство предназначило меня к переводу в один гвардейский полк на укомплектование офицерского состава, пострадавшего в одном неудачном деле с Лангевичем. Я от этой чести отказался, и ближайшее начальство этот отказ оговорило довольно благовидной отговоркой, но тем не менее я попал в разряд весьма неблагонадежных, вследствие чего меня стали перегонять из одного полка в другой, так что в течение 64 г. я переменил три раза свое место служения и наконец был выслан в Туркестан. Там я пробыл около 5 лет и вернулся в Россию уже в жирных эполетах. В половине 70-х гг. я познакомился в Одессе и Николаеве с несколькими будущими народовольцами — с Фроленко, Желябовым и другими. Тогда повсюду возникали офицерские кружки самообразования, где, главным образом, изучали социалистов. В это время между офицерами на юге ходил по рукам литографированный московскими студентами "Коммунистический манифест". Офицеры знакомились с Марксом не по I тому "Капитала", а по более доступным статьям профессора Зибера, которые печатались в журнале "Знание" под заглавием "Экономическая теория К. Маркса". В конце 70-х гг. южные кружки: в Николаеве — армейский из 8 человек и морской из 25—30 человек и Одесский из 8 человек — стали политическими. Программа южных кружков определялась следующими соображениями: истинное назначение армии защищать страну от внешних врагов. Внутренний порядок охраняется многочисленной и разнообразной полицией. Наша армия есть самое могучее орудие в руках государственной власти; а власть принадлежит господствующему классу, т. е. полицейской бюрократии и капиталистам. Эта власть, при всякой попытке крестьян и рабочих защищать свои справедливые интересы, привлекает войска к сотрудничеству с полицией, шпионами и палачами, принуждая войска, под страхом расстрела, к беспощадным и позорным усмирительным и карательным операциям, чем окончательно развращает войска, превращая их в банду разбойников, — посему мы обязуемся сохранять дружественный нейтралитет по отношению к защитникам интересов трудового народа, а в важных случаях оказывать вооруженное содействие восставшим крестьянам и рабочим. Литературу мы получали от нелегальных товарищей и распространяли ее между офицерами соседних городов. Она попадала и к солдатам. Завязывались связи с артиллеристами и пехотинцами в Херсоне, Вознесенске, Евпатории; но последнее дело не получило дальнейшего развития. Летом 81 г. я познакомился у Ивана Ивановича Сведенцева (Ивановича) с Верой Николаевной Фигнер, а в конце 81 года у нас в Николаеве и Одессе побывал член Военного Центра лейтенант А. В. Буцевич. Он нашел нашу программу слишком умеренной и достаточно неопределенной и склонил нас: во-первых, присоединиться к партии Народной Воли и принять программу Исполнительного Комитета этой партии; во-вторых, связал нас с Военным Центром, программу которого мы тоже приняли (программу Исполнительного Комитета см. "Запечатленный труд" В. Н. Фигнер, т. I, прил.). Программа кружков, объединенных Военным Центром, в главных чертах может быть выражена так: 1) кружки принимают программу Исполнительного Комитета и Военного Центра; 2) задача военно-революционной организации — вооруженное восстание с согласия и по указанию Исполнительного Комитета. Цель — ниспровержение существующего политического и экономического строя; 3) обязательство явиться с оружием, по требованию Военного Центра, в данное место к назначенному сроку; а в некоторых случаях и увлечь с собой воинские части, на которые можно рассчитывать; 4) для сохранения военной организации в подготовительном периоде ее деятельности член ее, призванный в боевую организацию партии Народной Воли, должен выйти из военной организации. После этого на общем собрании южных кружков в Николаеве порешили приступить к пропаганде среди солдат, но на юге это дело было поставлено иначе, чем в Кронштадте: там Завалишин и Серебряков руководили пропагандой в учебных командах двух флотских экипажей (экипаж равен армейскому полку по военному составу), а Папин — в кронштадтской артиллерии. Захватить в свое ведение учебные команды на юге не удалось, но там пришли к счастливой мысли о благотворности непосредственного сближения солдат с рабочими. Мы постановили просить Исполнительный Комитет о присылке для этой цели рабочих. Исполнительный Комитет уважил наше ходатайство и откомандировал в Николаев Александра Григорьева, а в Одессу — Петра Валуева — двух очень энергичных, ловких и опытных пропагандистов. Пропаганда этих даровитых рабочих была очень успешна, особенно в Николаеве, среди моряков. Оркестр I флотского экипажа, который ежегодно осенью услаждает царскую семью музыкой в Ливадии, был сильно затронут.

С Верой Николаевной, как я уже сказал, я познакомился в Одессе у Ивана Ивановича Сведенцева, затем встречался с ней у Софьи Григорьевны Рубинштейн, сестры Антона Григорьевича (композитора); затем виделся еще раз с Буцевичем, а весной 82 года в Николаевском армейском кружке побывала Вера Николаевна; своей личностью, своими речами она воспламенила моих отзывчивых товарищей до энтузиазма. Такие моменты оставляют глубокий след в душе человеческой. В июне 82 г. мы узнали об аресте Буцевича; летом же несколько человек разъехалось в разные стороны для того, чтобы связаться с другими кружками, о которых мы слышали. Талапиндев поехал в Харьков, насколько помню, в Кронштадт поехали моряки Бубнов и Главацкий, а Кудрицкий в Петербург, в Морскую Академию. Я — в Орел, Петербург, Кронштадт. На обратном пути я побывал в Киеве, где сблизился и столковался с кружком народовольца-офицера Тихановича, совершенно зрелым и имевшим такую же программу, как наша, и с офицером другого полка — Трояновским, около которого начинал группироваться другой кружок. Здесь мы договорились, ввиду постоянной оторванности от центра, устроить свой южный областной центр, который, по условиям военной службы, мог быть только подвижным и должен был служить для обмена визитами между нами и киевлянами. Осенью я был призван в распоряжение Военного Центра, но успел повидаться с Дегаевым (до основания им Одесской типографии). Он привез мне записку Веры Николаевны с просьбой перед моим отъездом познакомить его с выдающимися офицерами в Одессе и Николаеве, что я и сделал. Так он познакомился с моряком Ювачевым и армейцами Николаевской группы Мицкевичем и Талапиндовым, а из одесских — с Крайским и Стратоновичем. Затем я взял годовой отпуск; два раза побывал в Кобеляках у Похитонова (бывший член В. Ц.), виделся с Верой Николаевной в Харькове и отправился в Кронштадт. В Центре мне предложили взять на себя объезды провинциальных кружков для связи этих кружков с центром, но предварительно, до приезда Степурина, познакомиться с положением дела в Петрбурге. В Петербурге тогда уже существовали кружки в Морской и Артиллерийской Академиях, в Морском корпусе, Константиновском Военном училище, в Артиллерийском училище (отдельные лица), один офицер в Новочеркасском полку и один офицер Московского гвардейского полка. Артиллеристы бывали у меня на квартире, а с моряками я встречался у Ювачева, который тогда поступил в Морскую Академию, а выехал из Петербурга по приезде Степурина. Я должен был: 1) свести все программы кружков к единой программе Военного Центра. 2) Ввиду постоянной оторванности от центра, предложить в кружках устраивать областные центры в форме или съездов, или обмена визитами, или в какой-либо иной форме, смотря по местным условиям. 3) Оповестить о предстоящем съезде делегатов военной организации; выбрать удобное место и определить время этого съезда. 4) Сообщить о скором выпуске военно-революционного журнала и наметить корреспондентов. 5) Предложить желающим дать обещание явиться по требованию Военного Центра в назначенное место к известному сроку. 6) Получить в Москве от одного доброжелателя значительную сумму денег, обещанных им своим друзьям — Суханову, Буцевичу и Серебрякову — на солидное военное революционное предприятие. 7) Встретиться в Харькове с Серебряковым, сдать ему деньги и отчет о своей поездке и отправиться по Волге и южной России и затем через Киев, Ригу, Минск вернуться в Кронштадт. В Пскове оказался небольшой кружок из трех лиц — дело тут только что начиналось. В Минске находился большой, но вполне зрелый кружок с очень серьезным представителем этой группы, капитаном Ч. В Риге было два больших кружка, также вполне готовых; в Усть-Двинске — небольшой артиллерийский. В Вильне (брат Серебрякова), Ревеле и Двинске я не успел побывать и, заехав для свидания с Н. Рога-чевым (бывший член Военного Центра) в Вилькомир, направился в Москву через Смоленск, где я расчитывал отдохнуть у брата два-три пасхальных дня, но до Москвы я не доехал, и, к счастью, обещанных денег не получил, иначе они бы пропали вместе со мной. Оказалось, что вследствие предательства Дегаева, департамент полиции сделал распоряжение по всем губернским жандармским управлениям арестовать меня, как только я где-нибудь окажусь, и телеграфировать об исполнении в департамент. 25 или 26 марта, часов в 11 вечера, жандармский полковник Есипов стал расставлять вокруг углового дома, где жил брат, цепь жандармов и городовых. Эту операцию жандармы проделывали с такой патриархальной простотой, с такой медлительностью, что я не только успел заметить эти проделки, но успел затопить печку и сжечь книжечку с 200 адресами, вверительные письма для получения денег в Москве и свой отчет о поездке, а жандармы все-таки не входили. Потом оказалось, что полковник Есипов ожидал воинского начальника, необходимого, как депутата с военной стороны, при обыске и аресте офицера. Меня отправили прямо в департамент в отдельном купе с жандармским офицером и двумя унтерами, оттуда сейчас же в Петропавловскую крепость.