История слов - мракобес

МРАКОБЕСИЕ, МРАКОБЕС

Проф. И. А. Бодуэн де Куртенэ выдвигал такой методологический принцип в области языкознания: «Специальные исследования, основанные на обособленных, отдельных фактах, могут только тогда принести какую-нибудь пользу, когда они совершенно всесторонне, по всем правилам научного метода, в связи с целым строем языков, в которых эти факты замечены. Но какое может иметь значение пересаживание с грядки на грядку наобум наскоро подмеченных явлений и усердное повторение одних и тех же, причем не доказанных общих положений» (Рецензия на исследование А. Кочубинского: «К вопросу о взаимных отношениях славянских наречий», Казань, 1879, с. 41). Это требование приобретает особенную силу при изучении истории слов. Семантические процессы в истории русской лексики должны быть согласованы с общими закономерностями истории русского языка, истории других славянских языков, а также истории западноевропейских языков. Исследование происхождения и употребления слов мракобесие и мракобес может представить убедительное обоснование этих общих методологических соображений.

Слова мракобес, мракобесие и по значению и по употреблению тесно связаны с областью публицистического стиля. Словом мракобесие в русской литературе, и особенно в публицистике, с середины XIX в. клеймят слепую вражду к прогрессу, к просвещению, ко всяким передовым идеям. Мракобесие — это более яркое, резкое, непринужденно выразительное обозначение того же явления, для которого у нас есть и интернациональный термин: обскурантизм. Мракобес — носитель мракобесия, враг прогресса, обскурант.

Экспрессивная окраска этих выражений отвлекает наше внимание от странности их морфологического состава. При наших усилиях сосредоточиться на их этимологических элементах — первая часть этих слов не вызывает никаких сомнений и затруднений, вторая же — воспринимается лишь как аффективный, резко отрицательный придаток, который напоминает о словах беситься, бешенство и т. п. Однако смысловая связь составных элементов мрак-о-бес-ие, мрак-о-бес остаются с точки зрения современного языкового сознания непонятными, необъяснимыми. Других живых сложных слов, которые содержали бы тот же элемент -бес и с более или менее однородным значением, в русском языке нет. Может показаться, что слова мракобесие, мракобес — церковно-славянского происхождения и сложились или в церковной письменности, или в среде духовенства. Они напоминают мрак бесовский. В «Рiечнику из книжевних старина српских» Даничича помещена такая цитата из памятников средневековой сербской письменности: «разьгнавь мракь тьмныихь бѣсовь». Ср. в Нестеровом Житии Феодосия (л. 11): «Омрачениемь бѣсовьскымь сдце покръвено имыи» (Срезневский, 2, с. 1119). Нетрудно указать и на факты (правда, довольно поздние) употребления слова мракобесие в среде русского духовенства с очень своеобразным значением, несколько близким к мраку бесовскому. Например, очень любопытен рассказ Д. А. Хилкова (в письме к Л. Н. Толстому от 1 августа 1891 г.) о встрече со священником И. И. Сергеевым (Кронштадтским), любившим часто повторять слово мракобесие. «Это, — говорит, — гордость, мракобесие и т. д.». «Он разразился целым потоком слов в обличение моего невежества, гордости, мракобесия» (Летописи Гос. лит. музея, кн. 2, с. 115). Однако здесь, несомненно, вторичное, позднее переосмысление слова мракобесие в соответствии с церковной мифологией и идеологией. Можно указать и другие, правда, тоже поздние, примеры такого же использования слова мракобесие. В юмористическом журнале «Искра» (1862, № 1) была помещена карикатура Н. А. Степанова, изображающая русских журналистов того времени. Между прочим, здесь, на переднем плане, был представлен известный реакционер, редактор «Домашней беседы» В. И. Аскоченский, спускающийся в люк или в колодец, к которому прикреплена надпись: «Спуск в мракобесие».

Попытка возвести слова мракобесие, мракобес непосредственно к тому церковно славянскому лексическому фонду, который отражается в древнерусских культовых, философских, исторических и научно-технических памятниках раннего и даже позднего средневековья, не может быть обоснована реальными фактами истории русского языка. Слов мракобесие и мракобес нельзя найти в «Материалах» И. И. Срезневского. Они не встречаются в древнерусских и югославянских памятниках XI — XVI вв. Они не указываются и в лексикографических трудах XVI — XVII вв. В русском литературном языке XVIII в. эти слова не употреблялись. Никто не нашел и не может найти их ни в одном литературном тексте XVIII в. Они не были зарегистрированы ни одним из академических словарей русского языка: ни словарями Академии Российской (1789—1794 и 1806—1822), ни словарем 1847 г. Больше того: слова мракобесие, мракобес не счел нужным поместить в свой словарь или проглядел их В. И. Даль: их мы не найдем в его «Толковом словаре». Характерно, что слово мракобесие не отмечено в Справочном словаре Чудинова (СПб., 1901). Лишь в «Полном русско-французском словаре» Н. П. Макарова (СПб., 1867) в соответствие французскому ignorantisme sm. зарегистрировано слово мракобесие как синоним искусственно сочиненного мраколюбия²⁰⁴.

Есть твердые основания утверждать, что слово мракобесие возникло раньше, чем мракобес, и вошло в русский литературный обиход только в первой четверти XIX в. Поздне́е широкому распространению слова мракобесие в русском публицистическом стиле сильно содействовало следующее место из знаменитого письма В. Г. Белинского к Гоголю (1847) по поводу «Выбранных мест из переписки с друзьями»: «Проповедник кнута, апостол невежества, поборник обскурантизма и мракобесия, панегирист татарских нравов — что Вы делаете?.. Взгляните себе под ноги: ведь Вы стоите над бездною».

Итак, в 40-х годахXIX в. слово мракобесие в кругах русской революционно настроенной, передовой интеллигенции, наряду со словом обскурантизм, выступает как один из едких, презрительных антонимов прогресса, демократической свободы и любви к просвещению. Любопытен в стиле письма Белинского самый синонимический параллелизм терминов: мракобесие и обскурантизм. Известно, что появление слова obscurantisme во французском языке датируется двадцатыми годами XIX в. (1823 г.)²⁰⁵. В русском литературном языке 30—40-х годов это слово уже успело укрепиться. Очевидно, к тому времени и его русский синоним — слово мракобесие — уже успел получить довольно широкое распространение. Но как могло сложиться в это время слово мракобесие? Были ли в семантической системе русского языка первой трети XIX в. благоприятные условия для такого словосложения? Есть ли доказательства продуктивности или вообще живого сознания словоэлемента -бесие в ту эпоху? Можно ли указать какие-нибудь морфологические параллели? И не правильнее ли видеть здесь оживление или активизацию давних церковнославянизмов? В самом деле, если исходить из этимологического состава слова мракобесие, то — бесие легче всего понять как церковнославянский эквивалент греческого μανíα (ср. французское manie). Тогда первоначальное значение слова мракобесие должно быть истолковано как `неистовая страсть, болезненное влечение к мраку', `бешеная любовь мрака'. Перевод -μανíα через -бѣсие укрепился под влиянием древнецерковнославянской традиции в русском литературном языке уже в XI в. Академик В. М. Истрин указал в языке русского перевода «Хроники Георгия Амартола» такие кальки: идолобѣсование149, 23; 167, 6; 437, 24; идолобѣсовьствие 61, 24;63, 24; идолобѣсье311, 8 εíδωλομανíα; моужебесовьствие 305, 2 ανδρομανíα. Таким образом, не позднее середины XI в. наметились три варианта для перевода — μανíα: бѣсие, бѣсование, бѣсовьствие. Словами бѣсовьствие, бѣсование греческое μανíα переводилось и само по себе, вне словосложения, непосредственно, (см. бѣсовьствие μανíα; там же, с. 231), бѣсие же как отдельное слово не отмечено; оно встречается лишь в кальках греческих сложных слов. В языке древнерусской письменности, носящей яркий отпечаток старославянского книжного языка, встречается еще некоторое количество сложных слов, содержащих во второй части -бѣсие. В «Материалах» И. И. Срезневского указано слово чрѣвобѣсие — `обжорство, объяденье'. Иллюстрации его употребления приводятся из русских памятников XV — XVI вв. Например, в «Сборнике Кирилло-Белозерского монастыря XV в.»: «Начало страстемь чревобѣсiе: вещь огню дрова, вещ же чревобѣсiю брашна» (Срезневский, 3, с. 1537). В «Словаре церковнославянского языка» Востокова находятся слова — грътанобѣсие — πολυφαγíα, edacitas; грътанобѣсьникъ — λαρυγγιτ〟ς, vorator; идолобѣсие — 【ιδωλομαωíα, insanus idolorum cultus ant.; ср. синоним идолонеистовьство — 【ιδωλομανíα; идолонеистовьствовати — 【ιδωλομανεĩν (Востоков, Сл. ц-сл. языка, 1, с. 94, 145). В словарь 1847 г. включены те же слова. Слово гортанобесие считается церковным и определяется так: «Пресыщение, объядение, обжорство. Послед. св. Причащ.» (1, с. 281) (т. е. слово встречается в церковной службе, называемой «Последование святого причащения»). В этом же словаре указано: «Идолобесие... Церк. бесноватое, неистовое почитание идолов. Тму идолобѣсия от людей твоихъ отгнавъ, всехъ научилъ еси взывати: слава силе твоей, Господи. Минея мес. Апр. 26» (там же, 2, с. 161). «Чревобесие... Церк. Пресыщение, объядение, обжорство» (там же, 4, с. 443). Все эти слова были довольно употребительны в высоком славянском стиле русского языка до XVIII в. Так, слово гортанобѣсiе и чревобѣсiе свойственны языку известного писателя конца XVII — начала XVIII в., Кариона Истомина (см. Браиловский, с. 375). Позднее они переходят в архивный фонд русского общелитературного языка. Более или менее активными они остаются лишь в церковно-богословском языке, но и здесь нередко сопровождаются толкованиями. Так, архиепископ Иннокентий гортанобесие объяснял так: «Отрыжка и икота от пресыщения и обжорства» (Русск. старина, 1879, 26, сентябрь, с. 138).

В русском литературном языке начала XIX в. слова гортанобесие и чревобесие чаще всего применяются иронически. Например, у В. А. Жуковского: «Компонист различных музыкальных чревобесий» (Изв. ОРЯС АН, 1911, 16, кн. 2, с. 26). Слово же гортанобесие даже у Н. И. Надеждина, воспитанника духовной школы и выходца из среды духовенства, употребляется не в своем первоначальном, церковно-книжном значении, а подвергается индивидуальному и несколько искусственному переосмыслению: им клеймится пристрастие к чужим языкам. «Богатые сокровища нашего языка, теряющегося своими корнями в неистощимом руднике языка славянского — благодаря гортанобесию, слывущему у нас вкусом гостиных — предаются спокойно в добычу рже и тлению» (Козмин Н. К. Надеждин Н. И. Жизнь и научно-литературная деятельность. 1804—1836// Зап. ист. фил. ф-та СПб., ч. 11, 1912, с. 94). В академическом «Словаре русского языка» приводится еще слово женобесие — `похотливость, плотская страсть, непомерное женолюбие' (сл. Грота — Шахматова, т. 2, вып. 2, с. 351). Слово это взято из «Толкового словаря» В. И. Даля; примеров его литературного употребления нет. Возможно, что это позднее церковное новообразование. Ср., впрочем, старинный церковнославянизм — женонеистовство,о котором в словаре 1847 г. говорится: «Непомерная склонность к женщинам: похотливость. Нечестивым женонеистовством подстрѣкаем, отсѣче главу Предтечеву (Мин. мес. авг. 29)» (1, с. 404).

Вникая в историю этой группы слов, легко убедиться в том, что она представляет собою старый продукт церковно-книжной переводной письменности. Это все кальки греческих сложных слов, типичных для богословско-нравоучительного жанра древнерусской литературы. Возможно, что некоторые из этих церковнославянизмов (например, гортанобесие, чревобесие) образованы в период так называемого второго югославянского влияния. О том, что в XVI — XVII вв. в русском литературном языке, а также в югославянских языках -бѣсие осознавалось как продуктивный словоэлемент, может быть, свидетельствует слово чужебесие в языке Ю. Крижанича (перевод греческого ξενομανíα). В «Истории русской словесности» Порфирьева можно найти изложение мыслей Ю. Крижанича (Русское государство в половине XVII века, М., 1859, ч. 2, с. 41) о ксеномании или чужебесии: «Неисчислимы бедствия и срамоты, какие терпел и терпит весь наш народ от чужебесия, т. е. от того, что мы чрезмерно доверчивы к иноземцам и допускаем их делать в своей земле все, что они хотят» (1, с. 678). Но при настоящем положении изучения древнерусского литературного языка разграничить разные лексические пласты в составе этой небольшой группы слов очень затруднительно. Несомненно одно, что в течение XVIII в. новых сложных слов со второй частью -бесие не возникало. Больше того: сознание этимологического состава и смыслового взаимоотношения частей в таких словах, как гортанобесие и чревобесие, было уже наполовину утрачено к тому времени даже в среде книжно образованных людей. В «Русском словотолке», приложенном к «Книге писмовник» Н. Курганова (1777. Во Граде Святого Петра) слово чревобѣсiе подвергается толкованию и объясняется: `чревонеистовство' (с. 456).

Таким образом, до начала XIX в., до первых его десятилетий, этот тип образования сложных слов является непродуктивным. Но с 10—20-х годов XIX в. -бесие становится активной формантой, с помощью которой в русском бытовом и литературном языке производится много слов. Вот иллюстрации. В письме П. А. Корсакова к М. Н. Загоскину от 18 мая 1824 г. читаем: «Ты сам так удачно пустился в стихобесие (métromanie)» (Русск. старина, 1902, август, 355). В Дневнике А. В. Никитенко (под 9 февраля 1827 г.) записано: «Часть студентов учится только для аттестата, следовательно учится слабо. Конечная цель их не нравственное и умственное самоусовершенствование, а чин, без которого у нас нет гражданской свободы. В виду последнего обстоятельства, конечно, нельзя слишком строго к ним относиться, да и не к ним одним, а и ко всем, одержимым у нас страстью к чинам, которую Бутырский (профессор Петербургского университета. — В. В.) метко называет чинобесием» (Русск. старина, 1889, апрель, с. 108). У А. А. Бестужева-Марлинского в повести «Фрегат ”Надежда“» встречается слово книгобесие: «Я чихал от пыли старины, я протирал себе глаза, я проклинал и книгопечатание и книгобесие» (ч. 7, с. 114). Известно, что М. И. Глинка в 30—40-х годах страсть русского общества к итальянской музыке называл итальянобесием. Об этом читаем, например, в «Воспоминаниях» Ф. М. Толстого: «А слыхали ли вы, — вдруг воскликнул он (Брюллов. — В. В.), — указывая на меня, — вот этого господина? Присутствующие переглянулись, а М. И. (Глинка. — В. В.) отвечал с улыбкой: ”Еще бы! мы с ним певали неоднократно и даже италиянобесновались“» (Русск. старина, 1871, 3, с. 441). Ср. «Тут, на беду мою (в 1843-м году), наехали к нам первоклассные итальянские певцы, и весь Петербург предался, как выражался Глинка, ”итальянобесию“» (там же, с. 447). В языке Герцена форма -бесие была живым словообразовательным элементом. Так, в его дневнике находим под 18 ноября 1842 г.: «Был на днях у Елагиной — матери если не Гракхов, то Киреевских. Видел второго Киреевского. Мать чрезвычайно умная женщина, без цитат, просто и свободно. Она грустит о славянобесии сыновей. Между тем оно растет и растет в Москве. Чем кончится это безумное направление, становящееся костью в течении образования? Оно принимает вид фанатизма мрачного, нетерпящего» (2, с. 242). Под 14 августа 1844 г.: «Аксаков мое москвобесие довел ad absurdissimum» (там же, с. 373). В 1845 г. В. А. Соллогуб написал водевиль «Букеты или Петербургское цветобесие», который и был поставлен на сцене Александрийского театра (см. Панаева 1933, с. 44). В академическом словаре находится слово кнутобесие, «искусственное», по мнению редактора проф. Д. К. Зеленина. Оно определяется так: «Слишком частое употребление кнута, злоупотребление кнутом». Приводится пример из Нижегородского сборника: «Камнем преткновения служили мне только всегда извозчики, особенно когда обрываешь их за бесшабашное кнутобесие» (сл. Грота — Шахматова, т. 4, вып. 4, с. 1184). В книге С. Любецкого «Панорама народной русской жизни» находим слово плясобесие: «Вот и здесь рассказывают, проживает какой-то Немчин из Французов, на вид такой прежалостный мусье, а ногами выкидывает, изволишь видеть, такие узоры!.. И скольких из наших братий, аршинников, батист-декосов, соблазнил он, окаянный, сколько сударев-закликал обучил он плясобесию» (с. 89).

В это-то время — в первые десятилетия XIX в. — и на этом историко-языковом фоне появляется и слово мракобесие. Можно догадываться о тех причинах, которые привели к оживлению форманта -бесие и к словообразованию целой серии новых сложных слов на -бесие. Толчок к этому движению был дан распространением интернациональных терминов, содержащих во второй части — manie. Известно, что в эпоху французской буржуазной революции сложные образования с -таniе были очень продуктивны. Это отмечает, между прочим, Макс Фрей (Max Frei), указывая на такую цепь новообразований во французском языке этой эпохи: clubinomanie, épiscomanie, francomanie, patrimanie, prussiomanie, républicomanie и т. д. ²⁰⁶.

Усвоение русским языком слов вроде метромания, балетомания и т. п., вызвало к жизни и иронический перевод -таniе через книжно-славянское -бесие (ср. беситься). В этом смысле очень показательно в письме П. А. Корсакова к М. Н. Загоскину от 18 мая 1824 г. пояснение слова стихобесие француским métromanie: «Ты сам так удачно пустился в стихобесие (métromanie)» (Русск. старина, 1902, август, с. 355).

Слово мракобесие, выражавшее протест против обскурантизма, самодержавия и реакционных общественно-политических идей и настроений, зародилось в кругах передовой, революционно настроенной интеллигенции конца 10-х годов XIX в. В слове мракобесие, в его структуре и его экспрессии нашли яркое выражение революционные настроения русского передового общества, подготовившие восстание декабристов. В журнале «Сын Отечества» напечатано такое письмо к издателю этого журнала:

«Издавна упражняясь в переводе иноязычных книг, книжек и листочков на язык Российский, не приобрел я от того никакой прибыли, и потому решился впредь переводить одне Комедии и Драмы. К сему побудил меня более следующий случай. В Париже живет теперь один из свойственников моих друзей; он пишет ко мне, что там вышла новая Комедия: Les Ultras, ou la manie des ténèbres, о чем написано было и в газетах. Комедию сию, как из письма свойственника моего видно, представлять в Парижских театрах запрещено, но она напечатана и продается свободно. В одну неделю в Париже продано сей Комедии до двадцати тысяч экземпляров. Представьте себе, какую я могу иметь прибыль, ежели в Русском переводе продано будет хотя половинное экземпляров число! Но чтоб пуститься переводить сию Комедию с осторожностию, обращаюсь я к вам с просьбою напечатать сие мое письмо в издаваемом Вами журнале, дабы кто другой не сунулся прежде меня переводить сию Комедию, и я тем не лишился бы ожидаемой от продажи перевода моего прибыли. Переводом моим я не замедлю, и примусь за оный тотчас по получении оригинала, который свойственник мой обещал мне прислать при первом случае. Вам известно из газет, что первое лицо помянутой Комедии есть маркиз Этеньуар. Северная Почта удачно перевела название Комедии La manie ténèbres, мракобесие; но Маркиза Этеньуара оставила она без перевода. Я обращаюсь и в сем случае к вам, почтенный и мракобесием не зараженный Сын любезного Отечества, с убедительною просьбою разрешить меня, какое имя приличнее будет дать Маркизу Этеньуару на Русском языке. Вот четыре имени: Гасильников, Гасителев, Погашенко и Щипцов. Прошу избрать одно, и я избранию вашему последую». Слово гасильник с экспрессией публицистического стиля в значении `враг просвещения' также укрепляется в русском литературном языке с 20—30-х годов. Но так как названия орудий действий с суффиксом -льник(светильник, рубильник и т. п.) не развивали в себе значений действующего лица, то слово гасильник в этом значении с 50—60-х годов XIX в. уступило место слову гаситель.

«Парижский мой корреспондент пишет ко мне, что Французское Мракобесие напечатано прекрасно и с виньетом, на коем изображен ползущий назад рак, около которого стоит несколько свеч погашенных и дымящихся; подле рака сидит Маркиз Этеньуар, имея в правой руке щипцы, а левою рукою переворачивая груду сжигаемых им книг, от дыма коих он весь закоптел». (Ср. у Грибоедова в «Горе от ума»:

Фамусов:

Уж коли зло пресечь:

Забрать все книги бы да сжечь.

(д. 3, явл21)].

«Эпиграф на заглавном листе следующий:

Tu les brûles, Jerome, et de ces condamnés

La flamme en m'éclairant noircit ton vilain nez.

(Voltaire, Ep.au Roi de Dan.)