Большая биографическая энциклопедия - роммель христофор филиппович

(Dietrich-Christoph von Rommel) — профессор Харьковского Университета по кафедре латинской словесности и древностей, директор Педагогического Института; род. 17-го апреля в. ст. 1781 г. в Касселе, ум. 21-го января н. ст. 1859 г. там же.

Отец его, Юст Филипп фон Роммель (Justus-Philipp von Rommel) был генерал-суперинтендентом и главным проповедником в Касселе и дал своему сыну блестящее воспитание. "Образец крепкого пастыря", — пишет о нем Роммель в своих воспоминаниях, "он дал своей семье прекрасное воспитание, чуждое всякого педантизма и предрассудков". Воспитание Роммеля было просто и вполне свободно. С удовольствием он вспоминает о чудной природе родного города и о горах, которые он научился любить еще в детстве. Семья Юста Филиппа Роммеля была многочисленна, и каждому из детей дано было воспитание соответственное его предполагаемой будущей деятельности; Роммель должен был изучать богословие, чтобы быть впоследствии пастором и, может быть, занять место отца в родном городе. Сначала, с 1790—1799 г., Роммель посещал Лицей Фридриха в Касселе, где на него имел влияние Филипп Карл Людовик Рихтер, ректор Лицея; он знал тайну пробуждать в своих учениках любовь и уважение к себе и своей науке и поддерживать соревнование между учащимися. Ему Роммель обязан тем, что уже на первых порах учения он сделался филологом: Рихтер вдохнул в него не только любовь, но даже страсть к филологии. Однако, так как ему предстояло затем изучать богословские науки, он должен был уже в Кассельском Лицее познакомиться с восточной литературой и изучить для этого арабский язык. Об этом Роммель пишет: "Я брал уроки у какого-то кандидата богословия, по имени Винкельмана, который жил в дальнем переулке Кассельского предместья, в темной конуре, и нищете и, несмотря на то, владел дорогими восточными рукописями". Знание арабского языка потом сослужило Роммелю, на первых же порах его научной деятельности, большую службу и оказало решительное влияние на направление и характер его дальнейших занятий.

Окончив курс в Кассельском Лицее, от 18-ти лет от роду (в 1799 г.) поступил в Университет в Марбурге, где, согласно плану отца, стал изучать теологию. Из профессоров этого Университета Роммелю особенно правились Арнольди и Крейцер; первый из них преподавал богословие — и это преклонение перед профессором отвечало предполагаемой специальности Роммеля, но второй преподавал греческий язык и, сумев пробудить в учениках любовь к своему предмету, много способствовал тому, что Роммель с особенной охотой стал изучать римских и греческих авторов. Из латинских авторов он особенно любил Цицерона и впоследствии старался подражать его стилю. Кроме того, еще в Марбурге, он с особенным жаром и охотой читал Вольтера, а именно его "Mélanges de la littérature et de philosophie", но увлекался не крайностями его воззрений, а лишь его стремлением к широкому просвещению человечества.

Марбургский Университет во время пребывания в нем Роммеля достиг высшей степени процветания вследствие назначения в него лучших профессоров. Роммель жил в монастырской обстановке, в квартире учителя и профессора богословия, педантичного Арнольди. Вот что Роммель пишет о своем пребывании здесь и о своем учении в Марбургском Университете в 1799 г. "Я не могу сказать, что я провел здесь совершенно безрезультатно первый год моего университетского учения, ибо я нашел большое удовольствие в лекциях моих учителей, особенно в прекрасном изложении Исаии Арнольди и в изучении арабской грамматики..., В развитии древних писателей Фридриха Крейцера и даже в сухом очерке всеобщей истории старого Курциуса. Я ударился в упражнения в латинском штиле, излагая и переводя этические произведения Цицерона. Я был также, несмотря на все предосторожности моей бабушки, почитателем Вольтера, особенно его "Mélanges de littérature et de philosophie", смелые посылки которого меня смешили... Я посетил один раз студенческое собрание и по своем возвращении домой понял, как предостережение, серьезное выражение лица моего хозяина, весьма сдержанного в изъявлении своих чувств (он был прекрасным комментарием к классическому труду ректора [Кассельского Лицея] К. Л. Рихтера под названием "De silentio diserto").

В Марбургском Университете Роммель пробыл только год: в начале 1800 г. он перешел в знаменитый Геттингенский Университет. Здесь он, под руководством Эйборна, посвятил себя изучению восточных языков, но главным учителем его был проф. Гейне, принявший его в свой классический семинарий. Кроме этих двух профессоров, его учителями были Шлоцер, Геерен и Блуменбах.

Геттингенский Университет в ту пору был питомником великих ученых и был замечателен, кроме того, своей библиотекой, собранной с большим вкусом и богатой по составу. Здесь Роммель, изучая теологическую пропедевтику, незаметно сделался историком-философом. Уже при изучении введения проф. Эйборна к изучению Ветхого Завета, он был приведен к предварительному изучению литературы Востока и всеобщей истории и к самостоятельным писаниям по части Восточной литературы и истории. Но с особенною любовью он приступил, по его собственным словам, к изучению неиссякаемой сокровищницы греческой и римской литературы и древностей под руководством проф. Гейне. Вместе с изучением древней литературы и всеобщей истории Роммель, под влиянием своего многостороннего и живого профессора, соединил изучение географии и этнографии, истории народов и земель, вместе с описанием их стран и расовых отличий. В последнем его руководителями, кроме Эйборна и Гейне, были проф. Шлецер и Геерен, а по географии он слушал курс "наблюдения природы" (die Anschauung der Natur), читанный проф. Блуменбахом; особенное влияние на дальнейшую научную деятельность Роммеля оказал проф. Гейне, последователем которого он остался на нею жизнь. "Он принял меня", пишет Роммель в своих воспоминаниях, "к слушанию своих Esoteriker и в филологический семинарий, и его вдохновенный взгляд исследователя так часто с кафедры с любовью направлялся на меня, которого вся душа горела огнем, когда он, подобно священному оракулу, выходил из своего святилища, занятого исключительно книгами и бумагами, и его существо меня никогда не пугало, так как я прекрасно, со слезами на глазах, понял, что происходящим во мне эстетическим переворотом, мыслями, до сих пор мне совершенно чуждыми и направленными к красоте, я обязан его археологическим лекциям и его необычайному искусству объяснять классические древности. Имело для меня большое значение и то, что я жил вблизи библиотеки, напротив Гейне, и в употреблении утренних часов всегда подражал ему".

Результатом этих занятий было то, что уже в 1802 году, т. е. через год с небольшим по поступлении в Геттингенский Университет, Роммель получил высшую награду Философского Факультета Геттигенского Университета — медаль за свою первую литературно-научную работу — исследование описания Аравии Абульфеды.

Вот как пишет об этом сам Роммель: "Арабский текст этого жившего в XIII и XIV столетиях в Сирии писателя, в котором нельзя отделить историка от географа, для коих мусульманская летопись постоянно была главным источником арабской истории, мог быть приведен по лучшим изданиям... К этому переводу было приложено пространное пояснение на основании восточных и западных источников. Все это было изложено по-латыни... Каждый день для этой работы я занимался около 12 часов, работая над всеми источниками, начиная и кончая Нибуром. Окружив себя книгами и ландкартами, я даже ночью мечтал о Мекке и Медине. Результатом этого было переутомление и 4-недельная болезнь". И, хотя результатами этой работы Роммель не был вполне доволен, однако, руководствуясь, как он говорит, старым изречением: "Quod totum non scitur, tarnen neque totum praetermittitur", он представил ее на соискание премии.

Труд его, одобренный не только профессорами Геттингенского Университета, но и заслуживший весьма лестные отзывы известных ученых востоковедов Франции и Англии, сразу сделал имя Роммеля известным. Профессор Блуменбах переслал работу Р. известному ориенталисту Англии, ученику великого Джона (Jonas) Г. Джоселею в Калькутте, издателю "Asiatic researches" и Сильвестру де Саси в Париж. Сир Георг Джоселей, бывший тогда в Лондоне, ответил Роммелю тотчас письмом, и этому высокоавторитетному отзыву Роммель обязан дальнейшими успехами в этой области.

Указанный труд Роммеля, вопреки шутливому тону, с которым о нем он сам отзывается, представляет ценный вклад в науку, — как о том свидетельствуют многочисленные письма, полученные им от многих профессоров-ориенталистов всего мира. В нем сказалось несомненное влияние проф. Гейне и проф. Шлецера: здесь, не говоря о прекрасном комментарии текста, есть немало своеобразных, хотя и не личных его мыслей, в будущем послуживших источниками важных открытий в истории Аравии и Востока и всего древнего мира. География и этнография в нем совершенно неотделимы от истории и историко-литературных изысканий. Книга эта и до сих пор могла бы служить прекрасным источником для исследований внутреннего быта и этнографии Аравии, несмотря на то, что, ввиду позднейших открытий известных ориенталистов, она уже устарела.

От изучения Аравии Роммель естественно перешел к изучению Кавказа. Составленный им в следующем, 1803 году комментарий к Страбонову описанию Кавказа заслужил ему почетный отзыв Университета и славу знатока Древнего и Нового Востока.

Кроме того, на молодого немецкого ученого было обращено внимание в России, и уже в 1803 году он получил предложение занять одну из кафедр в русских университетах. Самого Роммеля к принятию этого предложения побуждали его уважение к личности Имп. Александра I-го (отчасти и надежда на него, как на избавителя Европы от угрожавшего Германии ненавистного ига Наполеона) и желание увидеть новую страну, достойную внимания этнографа, и, в особенности, Кавказ, занимавший его внимание в это время.

Предложение занять кафедру в Харьковском Университете, переданное ему королевским советником Мейнером, уполномоченным на то Русским Правительством, было очень лестно для молодого (22-летнего) ученого, но, как говорит сам Роммель, он был далек от того, чтобы променять тихий музей Геттингенской библиотеки на все блага мира. Поэтому Роммель отклонил предложение и остался в Германии. В 1803 г. Роммель сдал докторский экзамен, в котором принимал деятельное участие знаменитый Шлецер, и, в качестве приват-доцента, открыл круг чтений о Гомере в Геттингене.

Роммель рассчитывал посвятить себя исключительно ученой деятельности здесь, но в 1804 г. он был приглашен профессором красноречия и греческого языка в Марбургском Университете (утвержден 23-го марта 1804 г.). Он выступил здесь представителем взглядов Винкельмана и Гейне, приверженцем эстетики и всестороннего изучения классического мира. "В первые два семестра", пишет Роммель: "лекции мои о Горации, Ювенале, Аполлодоре и Теофрасте заслужили одобрение моих слушателей, сильно меня порадовавшее; куратор Университета со своей стороны изъявил мне письменно благодарность и утвердил меня ординарным профессором" (по кафедре латинской словесности); "тогда я не допускал и мысли, чтоб мое стремление к живому, эстетическому изучению древних, по примеру Винкельмана и Гейне, поставило меня в столкновение с некоторыми товарищами и отдалило от большинства студентов. В первой же своей программе о филологии и филологическом объяснении древних, напечатанный в 1805 г., я объявил войну сухому буквоедству и с большим жаром указывал филологическим наукам высшую, самостоятельную, разностороннюю задачу. На мой глас не было ответа, как в пустыне. Потом, мало-помалу, увидел я огромные недостатки приготовительного учения в гимназии, потом грубость большинства слушателей науки, выросших под гнетом тяжелых общественных отношений, убедился в недостаточности библиотеки, где не было больших собраний по археологии; наконец, с грустью заметил, что прибыльные, доставляющие хлеб науки — юриспруденция, богословие, медицина — с каждым днем брали перевес".

В то же время, не переставая читать курс римской словесности, Роммель занимался географией, этнографией и политическими науками и продолжал свои арабские и кавказские исследования. Он хотел дать этнографии особое место наряду с географией и статистикой, разумея под этнографией последовательное и самостоятельное описание народов всего земного шара по языку, нравам, обычаям, промышленности, культуре и государственному устройству. Это направление сильно сказалось потом в его воспоминаниях о России. В Марбургском Университете Роммель открыл чтения по географии, этнографии и статистике и обнаружил живую писательскую деятельность.

Но обстоятельства вскоре быстро изменились — вследствие занятия Гессена и вообще Германии французскими войсками. Положение немецких университетов и это время было очень печальное. В Германии вспыхнул тогда немецкий патриотизму и к числу таких патриотов, выражавших свое негодование по адресу Наполеона и французов, примкнул и Роммель, выразивший свой горячий патриотизм во многих речах. Курфюрст Гессенский отказался вступить в Рейнский союз. "Везде", пишет около того времени Роммель, "во время поездки моей в Майнц и по Рейну я был свидетелем актов грубого насилия со стороны французов над местными поселянами, — и я вернулся с тяжелым чувством в Марбург". Такое же чувство было и у его друзей — проф. Арнольди и классика Конрада. В Гессене Роммеля познакомил с положением дел королевский советник Кох. Все это уже возбудило в Роммеле большое негодование. Он был членом академического Сената и своею ученою деятельностью утвердил за собой свою кафедру, когда, в и ноябре 1806 г., с занятием французами Гессенского герцогства и с низвержением прежнего государственного устройства, Роммель вступил в совершенно новую эпоху политической борьбы и стремлений, которые имели заметное влияние на ход его занятий. В своих публичных (ненапечатанных) речах, в которых он, по примеру Гейне, держал себя насколько возможно далеко от панегириков королю-узурпатору Вестфалии, он перешел мало-помалу к идеалу любви к родине; указывая при этом на примеры греков и римлян, выслушивая замечания коллег-оппонентов насчет того, что он мечтает о Платоновой республике, несмотря на опасность положения и не обращая внимания на тонкие намеки, которые ему от времени до времени делало Министерство Внутренних Дел, Роммель стремился всеми силами пробудить в аудитории патриотизм, способность к самопожертвованию и протест против завоевателей-французов. При этом материалом ему служили те же чтения по Римской словесности и извлечения из древних классиков. Так, например, в сочинении: "De generibus eloquentiae" он, разбирая вопрос о четырех видах красноречия: политическом, судебном, церковном и академическом, исследует далее их влияние на развитие национальной жизни и доказывает, что прежде всего необходимо развитие публичности (Mündlichkeit), указывает затем на древнегерманские институты и на вред замкнутости и чужеземного влияния, не имеющего корня в национальном гении народа.

При уничтожении цехов и гильдий в королевстве Вестфальском Роммель посвятил этому вопросу небольшое сочинение, озаглавленное "De institutione publica" (1808 г.). В нем высказывается мысль о необходимости учреждения, наряду с цехами и гильдиями, также и центрального торгового собрания, или департамента, в котором бы участвовали все деятели торговли и ремесел и представители науки, начиная от простых мастеров и кончая тонкими юристами.

Вскоре в Марбурге вспыхнуло восстание, Французский гарнизон был перерезан. Грустную картину этого происшествия, коего он был современником, Роммель передает в своих воспоминаниях.

В 1807 г. начались беспорядки в Марбургском Университете. От Гейне Роммель узнал, что Иероним Наполеон во время своего пребывания в Геттингене сказал несколько слов насчет предстоящего уничтожения Германских университетов. Эти слова, впрочем, не имели никакого значения, ввиду известной болтливости короля Вестфалии, но настроение, в действительности, было таково, что, казалось, над Марбургским Университетом был поднят и висел Дамоклов меч. Любовь короля Вестфалии к составлению новых проектов, неясные и никогда не сдерживаемые обещания французов, отсутствие средств, механическое ведение дела, — все это повергло, как пишет Роммель, Университет в лихорадочное беспокойство. И Гейне, и Роммель чувствовали свое положение непрочным. В конце 1808 г. Гейне передал Р. вторичное предложение графа Разумовского занять место ординарного профессора в Харьковском Университете, по кафедре древней литературы. Ввиду положения дел на родине и желая способствовать распространению науки в России, Р. принял на этот раз предложение. "Это было светлое время", пишет он сам по этому поводу: "время благородного Императора Александра, который составил большой план, как писал мне тогда секретарь академического Совета в Харькове, при посредстве Университетов свою нацию привести до высокой степени образования. Мое решение было вскоре принято: желание вступить в круг широкой и свободной деятельности превозмогло природную любовь к родине". Однако, только в середине 1810 года последовало приглашение Р. занять кафедру в Харьковском Университете. От этого времени сохранился дневник Р., в котором находится много интересных сведений о его жизни в ту пору, в ряд писем немецких профессоров по поводу его научных занятий, положения родной страны и предполагаемого отъезда его в Россию. Так в письме 15-го декабря 1808 г. проф. Мюллер советует Р. принять приглашение; то же ему советует 24-го ноября 1808 г. и проф. Гейне. В 1808 г. Р. продолжал читать в Марбургском Университете историю Римской литературы, но его положение становилось все более неприятным и, получив приглашение из Харьковского Университета, Р., наконец, 12-го июня 1810 г, послал ответ с согласием и с извещением о своем выезде и отправился через Северную Германию в Россию. В воспоминаниях Р. сохранилось его повествование о том, как его приветствовали ученые северных городов, с какими напутствиями они его провожали и какие вопросы относительно незнакомой страны они ему заранее предлагали. В Северной Германии он посетил Эшенбурга, Кампе, Ланге, Гервинуса, Геберлинга и многих других ученых, всюду посещая библиотеки, музеи и учебные заведения.

В то же время Р. с грустью вспоминал об оставленной им родине. В Потсдаме, случайно, во время прогулки, он встретил несчастного, но в несчастии покорного судьбе короля. 22-го ноября 1810 г. он приехал "в плохо освещенную столицу Пруссии", где был приветствуем в собрании Академии, и познакомился с Нибуром. В Данциге он посетил известного своим описанием путешествия по Германии Николаи, астронома Боде, Фихте, известного исследователя-естественника Палласа. Последний упомянул о своей дружбе с графом Потоцким и дал Р. письмо к нему; посетил проф. Шлейермахера и драматурга Иффлянда. В Лейпциге Роммеля посетил русский консул Шварц, вручивший ему 200 дукатов путевых денег и медвежью шубу, необходимую для путешествия по России. Через Шварца познакомился Роммель с лучшими Лейпцигскими учеными: психологом Беком, Розенмиллером и др., был у известного живописца Гейснера, делавшего гравюры к путешествию Палласа, равно как и к сочинению Р. о Кавказе. В середине декабря 1810 г. Р. оставил Дрезден. В Праге он встретил старого курфюрста Гессенского. "Со слезами на глазах", — рассказывает Р.: принял он меня и осведомился относительно положения дел в Касселе, спросил о моем отце, о местонахождении Харькова и прибавил: "Я надеюсь, что вы будете не последним у тех, кто мне наследует". Здесь он познакомился с славянским ученым Добровским. Через Лемберг и Броды, где он за 20 дукатов нанял до Киева через посредство одного еврея лошадей, в новый 1811-й год Роммель прибыл к Русской границе и благополучно переехал через нее. Мороз сразу встретил профессора, а в Бердичеве он был едва спасен одним доктором евреем от начинавшейся болезни. В одной деревне Волынской губернии Р. ночевал на соломе в свином хлеву, так как постоялый двор был занят почтмейстером, игравшим в нем в карты с женой. Очень интересны для нас Роммеля повествования о его путешествии в далекую Малороссию, начиная с того момента, как он переехал Австрийскую границу. С наивным интересом и удивлением описывает Р. русские избы и постоялые дворы, где он останавливался, — ямщиков, тройки и незнакомый ему, удивительный для него новый, дикий в его глазах народ, с которым он не знаком и языка которого он не знает, и особенно администрацию, рогатки, полицию и т. д. Немало у него на этом пути было недоразумений всякого рода. Особенно его занимало, то, что по переезде через границу, он, известный на своей родине ученый, в глазах всех этих людей, сразу обратился просто в иностранца, "немца", во что-то вроде иноплеменника-бродяги, ищущего пристанища. Но нужно отметить и то понимание людей, чуждое недоброжелательства, и то редкое беспристрастие, свободное от шовинизма, с которыми Р. описывает всех, кого он пути своем встретил. Впрочем, он не был совершенно лишен общения с людьми за время своего путешествия, так как в каждом почти городе он встречал немцев, у которых обыкновенно и останавливался. В своих путевых записках особенно подробно Р. описывает Киев. Он выехал из Киева 7-го января 1811 г. При переправе через Днепр его опрокинули, так что он едва вылез из проруби. На ближайшей затем почтовой станции Р. остался без лошадей и едва-едва, с помощью крестьян, нашел человека, согласившегося перевезти его в Переяславль. В Переяславле Р. был принят за доктора, и хозяин постоялого двора привел к нему множество евреев с детьми, так что Р. был принужден, не имея никакого понятия о медицине, разыграть роль доктора. Здесь впервые Р. слышал русскую песню, и ее глубина и грусть и что-то близкое природе поразили Р. Проехав Лубны, Р. узнал, что на мельнице графа Румянцева живет арендатор-немец, которому он должен был передать письмо с родины. Он свернул на мельницу и провел здесь две ночи и два дня, по его словам, как в лоне Авраама, чувствуя необходимость отдохнуть от путешествия. В Хороле Роммеля принял единственный немец в городе — аптекарь, в Полтаве он посетил директора Гимназии и пастора Лиммера, в Валках ночевал у русского офицера; наконец, после долгого путешествия, 17-го января 1811 г. прибыл Роммель в Харьков.

Тотчас по вступлении в должность профессора, Р. озаботился приготовлением необходимых для изучения древностей материалов и руководств, а для практического изучения древностей учредил классический семинарий. В своих лекциях Р. читал о Цицероне, своем любимом писателе, о Римских историках и о Тибулле, Теренции и некоторых Римских комиках. Но не было здесь почвы для проведения эстетического направления в преподавании латинской словесности в духе Гейне и Винкельмана: для этого у студентов было слишком мало подготовки. Нужно было озаботиться преподаванием им самых элементарных сведений в латинской словесности; поэтому, не переставая читать свой курс, Р. занялся по преимуществу педагогическою деятельностью.

С 1811 по 1814 гг. Р. с честью занимал в Харьковском Университете кафедру латинского языка и древностей. В качестве ординарного профессора он был членом Университетского Совета, в 1813 г. был деканом Словесного Отделения и, кроме того, некоторое время был казначеем Университета. В 1811 г. ему поручено было произвести ревизию Харьковской Университетской библиотеки, и в том же году он был командирован в Славянск для освидетельствования найденного там загадочного камня.

В том же 1811 г. по случаю смерти ректора Рижского Роммель говорил на латинском языке речь, взяв темой стих Горация: "Non omnis moriar". Несколько позднее он говорил на торжественном акте в Университете речь на тему: "О силе и преимуществах истинного и совершенного дарования".

11-го октября 1813 г. Р. выступал неофициальным оппонентом на диспуте Хлапонина. Когда вновь назначенный ректор Стойкович был отдан под суд Университетской коллегии профессоров, Р., бывший прежде высокого о нем мнения, но глубоко разочаровавшийся в нем, настаивал в заседании Совета на том, чтобы начатое по этому делу следствие было доведено до конца, а не передавалось на воззрение Министра. В 1811 г. Роммелем был выработан план и правила Педагогического Института для приготовления в нем кандидатов и окончивших курс Университета к учительской деятельности, причем он сам и был избран, в том же году, на должность директора этого Института. Его план и правила были напечатаны ("План и правила Педагогического Института, составленные профессором Р.", X. 1811 г.). Не зная русского языка в такой мере, чтобы иметь влияние на будущих кандидатов, в учителя, Р. ограничился письменной обработкой задач и методов (методики и дидактики); его сочинение впоследствии было переведено на русский язык и заслужило одобрение министра графа Разумовского.

В 1812 г., в качестве директора Института, Р. преподавал в нем кандидатам и некоторым студентам, более прочих в науках успевшим, общую и частную педагогику, дидактику и методологию, относящуюся ко всем школьным предметам и, кроме того, руководил их в занятиях их своими советами и наставлениями, требуя от них отчета в их домашних упражнениях. Слушателей-кандидатов в Институте было незначительное число, но Р. привлек сюда лучших студентов. Впрочем, этот Институт не вызывался необходимостью и был устроен лишь на основании Устава, предписывавшего его устройство.