Краткие содержания произведений - александр куприн - ю-ю

шерсть длинная и вся лоснится, задние лапки в широких штанинах, хвост как ламповый ерш!.. Ника,

спусти с колеи Бобика. Неужели ты думаешь, что щенячье ухо это вроде ручки от шарманки? Если бы тактебя кто-нибудь крутил за ухо? А самое замечательное в ней было — это её характер. И никогда не верьтому, что тебе говорят дурного о животных. Тебе скажут: осел глуп. Когда человеку хотят намекнуть,

что он недалек умом, упрям и ленив, — его деликатно называют ослом. Запомни же, что, наоборот, оселживотное не только умное, но и послушное, и приветливое, и трудолюбивое. Но если его перегрузитьсвыше его сил или вообразить, что он скаковая лошадь, то он просто останавливается и говорит:

«Этого я не могу. Делай со мной что хочешь».(О гусях) А какие они славные отцы и матери, если бы ты знала. Птенцов высиживают поочередно — тосамка, то самец. Гусь даже добросовестнее гусыни. Если она в свой досужный час заговорится черезмеру с соседками у водопойного корыта, по женскому обыкновению, — господин гусь выйдет, возьмет еёклювом за затылок и вежливо потащит домой, ко гнезду, к материнским обязанностям.И очень смешно, когда гусиное семейство изволит прогуливаться. Впереди он, хозяин и защитник. Отважности и гордости клюв задрал к небу. На весь птичник глядит свысока. Но беда неопытной собакеили легкомысленной девочке, вроде тебя, Ника, если вы ему не уступите дороги: сейчас же зазмеит ладземлею, зашипит, как бутылка содовой воды, разинет жесткий клюв, а назавтра Ника ходит с огромнымсиняком на левой ноге, ниже колена, а собачка все трясет ущемленным ухом. И вся семья гусиная —точь-в-точь как добрая немецкая фамилия на праздничной прогулке.Или, возьмем, лошадь. Что про нее говорят? Лошадь глупа. У нее только красота, способность кбыстрому бегу да память мест. А так — дура дурой, кроме того ещё, что близорука, капризна, мнительнаи непривязчива к человеку. Но этот вздор говорят люди, которые держат лошадь в темных конюшнях,

которые не знают радости воспитать её с жеребячьего возраста, которые никогда не чувствовали, каклошадь благодарна тому, кто её моет, чистит, водит коваться, поит и задает корм. У такого человекана уме только одно: сесть на лошадь верхом и бояться, как бы она его не лягнула, не куснула, несбросила. В голову ему не придет освежить лошади рот, воспользоваться в пути более мягкойдорожкой, вовремя попоить умеренно, покрыть попонкой или своим пальто на стоянке… За что желошадь будет его уважать, спрашиваю я тебя? А ты лучше спроси у любого природного всадника олошади, и он тебе всегда ответит: умнее, добрее, благороднее лошади нет никого, — конечно, еслитолько она в хороших, понимающих руках. У арабов лошадь член семьи.Так, в Древней Греции был крошечный городишко с огромнейшими городскими воротами. По этомуповоду какой-то прохожий однажды пошутил: смотрите бдительно, граждане, за вашим городом, а то он,

пожалуй, ускользнет в эти ворота. Спала Ю-ю в доме, где хотела. Когда дом начинал просыпаться, —первый её деловой визит бывал всегда ко мне и то лишь после того, как её чуткое ухо улавливалоутренний чистый детский голосок, раздававшийся в комнате рядом со мною. Ю-ю открывала мордочкой илапками неплотно затворяемую дверь, входила, вспрыгивала на постель, тыкала мне в руку или в щекурозовый нос и говорила коротко: «Муррм». Она спрыгивала на пол и, не оглядываясь, шла к двери. Она несомневалась в моем повиновении.Я слушался. Одевался наскоро, выходил в темноватый коридор. Блестя желто-зелеными хризолитамиглаз, Ю-ю дожидалась меня у двери, ведущей в комнату, где обычно спал четырехлетний молодой человексо своей матерью. Я приотворял её. Чуть слышное признательное «мрм», S-образное движение ловкоготела, зигзаг пушистого хвоста, и Ю-ю скользнула в детскую.Там — обряд утреннего здорованья. Ю-ю никогда не попрошайничает. (За услугу благодарит кротко исердечно.) Но час прихода мальчишки из мясной и его шаги она изучила до тонкости. Если она снаружи,

то непременно ждет говядину на крыльце, а если дома — бежит навстречу говядине в кухню. Кухоннуюдверь она сама открывает с непостижимой ловкостью. Бывает, что мальчуган долго копается, отрезая ивзвешивая. Тогда от нетерпения Ю-ю зацепляется когтями за закраину стола и начинает раскачиватьсявперед и назад, как циркач на турнике. Но — молча. Мальчуган — веселый, румяный, смешливый ротозей.

Он страстно любит всех животных, а в Ю-ю прямо влюблен. Но Ю-к» не позволяет ему даже прикоснуться ксебе. Надменный взгляд — и прыжок в сторону. Она горда! Она никогда не забывает, что в её жилахтечет голубая кровь от двух ветвей: великой сибирской и державной бухарской. Мальчишка для нее —всего лишь кто-то, приносящий ей ежедневно мясо. На все, что вне её дома, вне её покровительства иблаговоления, она смотрит с царственной холодностью. Нас она милостиво приемлет. Я любилисполнять её приказания. Вот, например, я работаю над парником, вдумчиво отщипывая у дынь лишниепобеги — здесь нужен большой расчет. Жарко от летнего солнца и от теплой земли. Беззвучно подходитЮ-ю. «Мрум!» Это значит: «Идите, я хочу пить». Разгибаюсь с трудом. Ю-ю уже впереди. Ни разу необернется на меня. Посмею ли я отказаться или замедлить? Она ведет меня из огорода во двор, потом накухню, затем по коридору в мою комнату. Учтиво отворяю я перед нею все двери и почтительнопропускаю вперед. Придя ко мне, она легко вспрыгивает на умывальник, куда проведена живая вода,

ловко находит на мраморных краях три опорных точки для трех лап — четвертая на весу для баланса, —взглядывает на меня через ухо и говорит: «Мрум. Пустите воду».Я даю течь тоненькой серебряной струйке. Изящно вытянувши шею, Ю-ю поспешно лижет воду узкимрозовым язычком. Кошки пьют изредка, но долго и помногу. Бывали у меня с Ю-ю особенные часыспокойного семейного счастья. Это тогда, когда я писал по ночам: занятие довольно изнурительное,

но если в него втянуться, в нем много тихой отрады. Царапаешь, царапаешь пером, вдруг не хватаеткакого-то очень нужного слова. Остановился. Какая тишина! И вздрогнешь от мягкого упругого толчка.

Это Ю-ю легко вскочила с пола на стол. Совсем неизвестно, когда пришла.Царапает, царапает перо. Сами собою приходят ладные, уклюжие слова. В послушном разнообразиистроятся фразы. Но уже тяжелеет голова, ломит спину, начинают дрожать пальцы правой руки: того игляди, профессиональная судорога вдруг скорчит их, и перо, как заостренный дротик, полетит черезвсю комнату. Не пора ли? И Ю-ю думает, что пора. Она уже давно выдумала развлечение: следитвнимательно за строками, вырастающими у меня на бумаге, водя глазами за пером, и притворяетсяперед самой собою, что это я выпускаю из него маленьких, черных, уродливых мух. И вдруг хлоп лапкойпо самой последней мухе. Удар меток и быстр: черная кровь размазана по бумаге. Пойдем спать, Ю-юшка.

Пусть мухи тоже поспят до завтрева. За окном уже можно различить мутные очертания милого моегоясеня. Ю-ю сворачивается у меня в ногах, на одеяле. Заболел Ю-юшкин дружок и мучитель Коля. Ох,

жестока была его болезнь; до сих пор страшно вспоминать о ней. Тут только я узнал, как невероятноцепок бывает человек и какие огромные, неподозреваемые силы он может обнаружить в минуты любви игибели.У людей, Ника, существует много прописных истин и ходячих мнений, которые они принимают готовымии никогда не потрудятся их проверить. Так, тебе, например, из тысячи человек девятьсот девяностодевять скажут: «Кошка — животное эгоистическое. Она привязывается к жилью, а не к человеку». Они неповерят, да и не посмеют поверить тому, что я сейчас расскажу про Ю-ю. Ты, я знаю, Ника, поверишь!Кошку к больному не пускали. Пожалуй, это и было правильным. Толкнет что-нибудь, уронит, разбудит,

испугает. И её недолго надо было отучать от детской комнаты. Она скоро поняла свое положение. Нозато улеглась, как собака, на голом полу снаружи, у самой двери, уткнув свой розовый носик в щельпод дверью, и так пролежала все эти черные дни, отлучаясь только для еды и кратковременнойпрогулки. Отогнать её было невозможно. Да и жалко было. Через нее шагали, заходя в детскую и уходя,

её толкали ногами, наступали ей на хвост и на лапки, отшвыривали порою в спешке и нетерпении. Онатолько пискнет, даст дорогу и опять мягко, но настойчиво возвращается на прежнее место. О таковомкошачьем поведении мне до этой поры не приходилось ни слышать, ни читать. На что уж докторапривыкли ничему не удивляться, но даже доктор Шевченко сказал однажды со снисходительнойусмешкой:Комичный у вас кот. Дежурит! Это курьезно… Ах, Ника, для меня это вовсе не было ни комично, никурьезно. До сих пор у меня осталась в сердце нежная признательность к памяти Ю-ю за её звериноесочувствие… И вот что ещё было странно. Как только в Колиной болезни за последним жестокимкризисом наступил перелом к лучшему, когда ему позволили все есть и даже играть в постели, — кошкакаким-то особенно тонким инстинктом поняла, что пустоглазая и безносая отошла от Колинаизголовья, защелкав челюстями от злости. Ю-ю оставила свой пост. Долго и бесстыдно отсыпалась онана моей кровати. Но при первом визите к Коле не обнаружила никакого волнения. Тот её мял и тискал,

осыпал её всякими ласковыми именами, назвал даже от восторга почему-то Юшкевичем! Она жевывернулась ловко из его ещё слабых рук, сказала «мрм», спрыгнула на пол и ушла. Какая выдержка,

чтобы не сказать: спокойное величие души!..(кошка собиралась говорить по телефону)А вот собиралась-таки. Послушай, Ника, как это вышло. Встал с постели Коля худой, бледный, зеленый;

губы без цвета, глаза ввалились, ручонки на свет сквозные, чуть розоватые. Но уже говорил я тебе:

великая сила и неистощимая — человеческая доброта. Удалось отправить Колю для поправки, всопровождении матери, верст за двести в прекрасную санаторию. Ю-ю с отъездом двух своих друзей —большого и маленького — долго находилась в тревоге и в недоумении. Ходила по комнатам и всетыкалась носом в углы. Ткнется и скажет выразительно: «Мик!» Впервые за наше давнее знакомство ястал слышать у нее это слово. Что оно значило по-кошачьи, я не берусь сказать, но по-человечески оноясно звучало примерно так: «Что случилось? Где они? Куда пропали?»И она озиралась на меня широко раскрытыми желто-зелеными глазами; в них я читал изумление итребовательный вопрос. Телефонный аппарат наш помещался в крошечной передней на круглом столике,

и около него стоял соломенный стул без спинки. Не помню, в какой из моих разговоров с санаторней язастал Ю-ю сидящей у моих ног; знаю только, что это случилось в самом начале. Но вскоре кошка сталаприбегать на каждый телефонный звонок и, наконец, совсем перенесла свое место жилья в переднюю.Люди вообще весьма медленно и тяжело понимают животных; животные — людей гораздо быстрее итоньше. Я понял Ю-ю очень поздно, лишь тогда, когда однажды среди моего нежного разговора с Колейона беззвучно прыгнула с пола мне на плечи, уравновесилась и протянула вперед из-за моей щеки своюпушистую мордочку с настороженными ушами.Я подумал: «Слух у кошки превосходный, во всяком случае, лучше, чем у собаки, и уж гораздо остреечеловеческого». Очень часто, когда поздним вечером мы возвращались из гостей, Ю-ю, узнав издалинаши шаги, выбегала к нам навстречу за третью перекрестную улицу. Значит, она хорошо знала своих. Иещё. Был у нас знакомый очень непоседливый мальчик Жоржик, четырех лет. Посетив нас в первый раз, оночень досаждал кошке: трепал её за уши и за хвост, всячески тискал и носился с нею по комнатам,

зажав её поперек живота. Этого она терпеть не могла, хотя по своей всегдашней деликатности ни разуне выпустила когтей. Но зато каждый раз потом, когда приходил Жоржик — будь это через две недели,

через месяц и даже больше, — стоило только Ю-ю услышать звонкий голосишко Жоржика, раздававшийсяещё на пороге, как она стремглав, с жалобным криком бежала спасаться: летом выпрыгивала в первоеотворенное окно, зимою ускользала под диван или под комод. Несомненно, она обладала хорошейпамятью.«Так что же мудреного в том, — думал я, — что она узнала Колин милый голос и потянуласьпосмотреть: где же спрятан её любимый дружок?»Мне очень захотелось проверить мою догадку. В тот же вечер я написал письмо в санаторию сподробным описанием кошкиного поведения и очень просил Колю, чтобы в следующий раз, говоря со мнойпо телефону, он непременно вспомнил и сказал в трубку все прежние ласковые слова, которые он домаговорил Ю-юшке. А я поднесу контрольную слуховую трубку к кошкиному уху. Вскоре получил ответ. Коляочень тронут памятью Ю-ю и просит передать ей поклон. Говорить со мною из санатории будет через двадня, а на третий соберутся, уложатся и выедут домой. И правда, на другой же день утром телефонсообщил мне, что со мной сейчас будут говорить из санатории. Ю-ю стояла рядом на полу. Я взял её ксебе на колени — иначе мне трудно было бы управляться с двумя трубками. Зазвенел веселый, свежийКолин голосок в деревянном ободке. Какое множество новых впечатлений и знакомств! Сколькодомашних вопросов, просьб и распоряжений! Я едва-едва успел вставить мою просьбу:— Дорогой Коля, я сейчас приставлю Ю-юшке к уху телефонную трубку. Готово! Говори же ей твоиприятные слова. — Какие слова? Я не знаю никаких слов, — скучно отозвался голосок. — Коля, милый,

Ю-ю тебя слушает. Скажи ей что-нибудь ласковое. Поскорее. — Да я не зна-аю. Я не по-омню. А ты мнекупишь наружный домик для птиц, как здесь у нас вешают за окна? — Ну, Коленька, ну, золотой, ну,

добрый мальчик, ты же обещал с Ю-ю поговорить. — Да я не знаю говорить по-кошкиному. Я не умею. Язабы-ыл. В трубке вдруг что-то щелкнуло, крякнуло, и из нее раздался резкий голос телефонистки:

«Нельзя говорить глупости. Повесьте трубку. Другие клиенты дожидаются." Легкий стук, и телефонноешипение умолкло. Так и не удался наш с Ю-ю опыт. А жаль. Очень интересно мне было узнать, отзоветсяли наша умная кошка или нет на знакомые ей ласковые слова своим нежным «муррум». Вот и все проЮ-ю.Не так давно она умерла от старости, и теперь у нас живет кот-воркот, бархатный живот. О нем, милаямоя Ника, в другой раз.

См. также:

Стефан Цвейг Двадцать Четыре Часа Из Жизни Женщины, Линдгрен А Приключения Кале Блюмквиста, Тынянов Ю Н Подпоручик Киже, Ли Юй Двенадцать Башен, Кобо Абэ Человек-ящик, Л Н Толстой Утро Помещика